А вот более близкое и неизменно волнующее прошлое – вдохновенные дни Октябрьской революции. Обязывающая и высокая тема времени, гражданского и зрительского долга перед временем, современностью звучит в биографиях и творчестве самых больших деятелей нашего театра, бесстрашно принявших революционную новизну.
С первых революционных дней 1917 года Александр Блок, гениальный русский поэт и интереснейший, своеобразнейший драматург, горячо призывает: «Всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию». Евгений Вахтангов требует от своих учеников: «Выставьте окна: пусть войдет сюда свежий воздух. Пусть войдет сюда жизнь. Не нужно бояться жизни. Мы должны идти вместе с жизнью». Чтобы создать истинное произведение искусства, художник должен творить «вместе с народом»: ни «для» него, ни ради него, а вместе с ним, с народом, «творящим Революцию».
И эти призывы, эти высокие порывы души мгновенно обращались в действие. Александр Блок становится во главе Большого драматического театра в Петрограде, театра трагедии и романтической драмы, назначение которого передать мощь и героику революционного времени. Вместе с ним основателями и руководителями нового коллектива были А. М. Горький, актер-классик, актер-романтик Ю. М. Юрьев, актриса Художественного театра друг Горького М. Ф. Андреева, талантливые петроградские актеры Н. Ф. Монахов, В. В. Максимов, архитектор В. А. Щуко, композитор Б. В. Асафьев. Первой премьерой стал «Дон Карлос» Шиллера, спектакль, беспощадно осуждавший деспотизм и тиранию, прославлявший гражданское мужество благородных и чистых людей, какими были Дон Карлос и друг его – гражданин мира маркиз Поза.
Революция создавала новые формы человеческого бытия, разрушала замкнутость и ограниченность многовекового уклада, звала людей на площадь, на митинг, под открытое небо. Она приводила в действие, подымала на борьбу миллионные массы. Каждое ее проявление было героично, грандиозно, масштабно. И эта сила и масштабность революционной стихии находили все более яркое и глубокое выражение на сцене. «Этот новый театр – театр бурной революционной эпохи; его родила не тишина «Вишневого сада», а грозы и вихри гражданской войны», – писал о спектаклях Мейерхольда автор романа «Чапаев», замечательный советский прозаик и профессиональный революционер Дмитрий Фурманов.
Казалось, только вчера театральное искусство и политика были признаны несовместимыми. А сегодня родился, распространился с невообразимой быстротой политический и агитационный театр, спектакль-плакат, спектакль-«массовое действо». Такими действами были «Свержение монархии», «Свержение самодержавия», «Взятие Зимнего дворца».
Жизнь вторгалась на подмостки сцены. Не спрашивая позволения, ставила свои акценты, вносила свои коррективы. Для художников старшего поколения, большая часть жизни которых прошла по ту сторону «огненной черты», путь к осознанию и принятию революции был и медленней, и драматичней, чем у молодых. Но и они напряженно всматривались в круто ломавшееся время. Еще не зная, каким должно быть новое искусство, они понимали, что ни жить, ни творить по-старому уже нельзя. И потому настойчиво искали связь с временем, содержание и форму драматических произведений и спектаклей, способную выразить дух революционных перемен.
«В соответствии с переживаемым временем это должна быть пьеса большого внутреннего или общественного значения», – писал Станиславский, приступая к трагедии Байрона «Каин».
«Бывает у нас мучительнейшая тоска по внешне благообразной жизни, – пишет В. И. Немирович-Данченко В. И. Качалову 17 июля 1921 года из Москвы в Берлин, – все бы бросили, чтобы очутиться в благоустроенных условиях. Бывает трудно поборимая скука, так тускла бывает жизнь. Но бывает такая гордость и такое удовлетворение совести, каких мы прежде не знали. Это когда мы окунаемся в нашу работу, нашу, Художественного театра, когда мы чувствуем, что его искусство не застоялось, не заплесневело, что, наоборот, с него счищается всякая дрянь. И – вот, подите же, – жизнь не улучшается, скорее наоборот, а такое настроение все чаще и шире. И оттого, что в театр входит много молодых, и оттого, что что-то разрядилось в атмосфере, исчезла какая -то мещанская театральная критика, испарилось что-то вздорное, засорявшее художественную атмосферу, мысль непрерывно толкается туда, где все должно быть просто, серьезно и благородно... Очень часто нам кажется, что теперь, когда идет такая колоссальная мировая перестройка идейных начал, – то, что мы делаем, – это, может быть, для нас самое лучшее».
Ничего не скрывая, не пугая и не пугаясь, излагает Немирович-Данченко драматические подробности времени, пишет о дровах, сажень которых стоит 120 тысяч рублей; о разрушении на дрова домов и заборов у московских окраин; о скудных пайках и о том, что с провиантом стало чуть лучше; о поездках за продуктами в хлебный, южный Ростов; об удешевленных обедах в театральном буфете; о том, что актеры уже не ночуют в гримуборных, а вернулись в свои дома, потому что и с топливом тоже стало легче.
Сегодня это полное достоинства, ничего не скрывающее и не приукрашивающее, пронзительно правдивое и гордое письмо читается потрясающим документом времени. Признанный мастер, корифей театра, испытавший чувство глубочайшего удовлетворения оттого, что в трудные годы разделил судьбу своего народа, поверил в справедливость «революционного времени», в буре дней рассмотрел ростки будущего созидания и всего себя, – свой талант, культуру, мастерство отдал народу и революции.
Далее ► Театр в середине 1920-х годов
Главная ► Мода и история театра
