Рассматривая развитые формы религиозного театра и обнаруживая в них все более и более активное вторжение идей, духа народного театра, родоначальник исторической поэтики Александр Николаевич Веселовский склонен к мысли, что искусство, содержащее «живое драматическое начало», всегда вообще берет верх над искусством «официальным», «воспитательным», «морализующим». Он пишет: «В пьесах марионеток вообще мирское начало рано получило доступ и со временем завоевало себе в такой мере право гражданства, что сатирический элемент одержал победу над поучительно-религиозным и веселые народные типы: Пульчинелла, Скарамучиа, Труфальдино, Панч и Гансвурст вытеснили типы христианских легенд и сделали скромную сцену марионеток во многих странах истинной школой нравов, нередко несравненно важнейшею и полезнейшею, чем большие постоянные театры, и ближайшею к народной среде. Обзор старой комедии сведет нас еще с этим миром убогих деревяшек, хранителем свежего народного юмора и (в России) почти единственным видом народного театра».
В древнеримской театральной жизни существовал вид народного театра, называемый ателлан. Ателланы, собственно, являли собой постановку непристойных фарсов, практически полностью импровизированных, актеры которых также носили маски; некоторые из персонажей ателланов были сходны по характеру маски с персонажами комедии дель арте, например, с Джангурголо или Джангургальей.
Об этом процессе писал впоследствии украинский и российский литературовед Александр Иванович Белецкий:
«Уже с начала X века мы находим в составе западноевропейского католического богослужения небольшие
вставки, называемые тропами и имеющие целью дать живую иллюстрацию к тем или
иным вспоминаемым церковью событиям. Празднуется Рождество. Три священника
выходят из разных мест Храма. Перед ними несут звезду, в определенном месте
Храма поставлены закрытые занавесом ясли. Занавес отдергивают, и в яслях виден
младенец Христос, а возле Богородица – одетые или раскрашенные куклы, которым волхвы подносят свои дары.
Эти вставки-тропы полюбились народу: число их начинает расти, размеры их увеличиваются...
появляются добавки к священному тексту, в храме оказывается все тесней и
тесней, представление выносится на паперть либо в церковную ограду. Незаметно
в церковное представление проскальзывает светский элемент. Ведь в евангельских
рассказах действуют и говорят не одни священные лица. Трудно отважиться на
первых порах что-нибудь прибавить к речам Христа или как-нибудь изменить их; но
с царем Иродом или Пилатом, а тем более с чертями, например, – нечего стесняться,
их можно изображать как угодно и не жалеть красок, чтобы выставить их в самом страшном или смешном виде».
«Неудивительна та страсть... которая сделала фарс, шутку любимым народным
увеселением, в ущерб многому множеству мистерий, мираклей и моралей,
долженствующих всецело утешать массу», – пишет Веселовский и объясняет эту страсть:
«Мир фарса есть мир действительной, гражданской жизни, пробудившейся к
самосознанию, жаждущей обновления, мир мистерий есть область неудавшихся попыток
делать агиографию предметом драмы, мир борьбы между наивной набожностью и
свободной верой, между узкими ограничениями освященной морали и порывающеюся на
свободу народной стихией. Оттого за мистериальной литературой остается в наших
глазах лишь право на уважение, должное всякому археологически-важному
памятнику». Способность к консервации обернулась для театра кукол не только
даром сохранять традиции, но и способом разгадывать типы современности,
пользуясь не только методологией ретроспективного взгляда, но и его эстетическим
вооружением как средством для аллюзионного рассмотрения жизни».
«Фарс был продуктом естественной жажды веселья и, почти всегда чуждый поучительных целей, представляет ряд веселых сцен, либо схваченных прямо с натуры, либо придуманных досужею фантазией автора, порожденный духом народного юмора, он открывает обширное поприще для введения на потеху современной публики любимых ею сатирических типов, тех личностей и характеров, над которыми любит смеяться народ. Как в русских интермедиях и марионетных пьесах непременными членами являются цыган, жид, барышник, раскольник, так в старых французских фарсах является монах, простак – крестьянин, странствующий продавец химических снадобий, плут – слуга, сержант – гуляка и бреттер, бесконечный ряд типов легкомысленных женщин, обманывающих мужей, ищущих интриг, сварливых в домашнем быту и исправляемых плеткой, типов сплетниц и разного рода аферисток и т. д. Насмешка и в этом случае колет глаза своей резкостью, но свободна от морального приложения и достигает своей цели сама собой. Избрав раз цель своих нападок, фарс беспощадно глумится над нею; в нем формируется и крепнет дух народной оппозиции против всех застарелых язв социальной жизни. Берет ли он развратное монашество предметом обличений, он не забудет ни одной из его сторон. По неразвитости вкуса в обществе и неразборчивости в сюжетах и картинах нравов, допускаемых в фарсах, большая часть их отличается любовью к цинизму, двусмысленностям, оскорбительным для слуха женщин и детей, присутствующих при представлениях».
Далее ► Духовная драма, мистерия
Главная ► Мода и история театра
