Спектакли у московского мецената и боярина-просветителя Василия Голицына помогал сладить Симеон Медведев (в монашестве Сильвестр), лучший выученик самого Полоцкого. Комедия удалась, может быть, оттого, что вышла из-под пера самой правительницы, а может быть, благодаря совершенной новизне, состоявшей в том, что девицы, с Софьиного благословения и попустительства, рискнули показаться перед зрителями. Особенно впечатлила зрителей главная исполнительница, Арсеньева, – ее царевич Петр Алексеевич потом величал не иначе как «Катерина мученица – большие глаза». Но «староверы» не одобряли такой смелости и горько сетовали, что «в последние времена расслабели и обленились люди в гонении трех врагов: мира, плоти и дьявола». Не одобряли они и образа жизни самой Софьи и втихомолку шептали, что она «блудница и живет блудно с боярами, да и другие царевны, сестры ее ... И бояре тайно ходят к ним, и робят те царевны носят и душат, а иных на дому кормят ...».
Царевна Софья Алексеевна
Сегодня же у боярина-просветителя Голицына в комедии играли, как это было уже принято, только мужчины, внося в исполнение самой притчи Полоцкого религиозно-назидательную серьезность, а в интермедии – шутки с грубоватым юмором той эпохи. Самая ответственная роль – открыть и закрыть театр обращением к публике – выпала на долю старшего сына хозяина дома, князя Алексея. Остальные роли распределили частью среди учеников Сильвестра Медведева из школы, открытой в Заиконоспасском монастыре (ставшей впоследствии колыбелью и русской учености и во многом театра), частью среди близких знакомых самого хозяина, бывших в основном жителями Немецкой и Мещанской слобод. Певчие, самые опытные и искусные, вхожие даже в терема кремлевские, обрамляли своим пением все части комедии. Руководили ими уже знакомые нам Василий Репский и Илья Казанцев. Они же помогали и в написании декораций, переменявшихся много раз.
Устроители спектакля восхитили присутствующих своеобразной выдумкой. За левой от
зрителей завесой находилась большая полукруглая дверь. Ее сняли с петель, и
когда шут отодвигал левую завесу-декорацию, в проеме двери появлялась та или
иная картина, дополнявшая действие. Особенно эффектно был использован этот прием
в интермедии между третьей и четвертой частями пьесы. Блудный сын окончательно
разорялся; его многочисленные слуги, за невыплаченное им жалованье, раздирали на нем платье:
«Еще тебе милость сотворяем,
Что безумна в живых оставляем!» –
кричала ватага разозленной челяди и клубком выкатывалась со сцены в широкую арку
двери. С полу поднимался растерзанный герой, но на него тут же набрасывались
блудницы. Одна из них высовывалась в окно, открывавшееся в задней декорации, и
обливала его водой из ушата. Другая лупила его кочергой, от которой он отбивался
палкой и убегал в тот же проем. По ходу пьесы в арке появлялось изображение
дороги; по ней Блудный сын возвращался с повинной к отцу.
Все завершалось счастливым концом. Перед публикой появлялся княжич Алексей с прощальным нравоучительным словом, и исполнители выходили на сцену. Под звуки музыки зрители вставали и, оборотившись к хозяину и главной гостье, вместе с актерами склонялись в низком поклоне.
Художник Антуан Ватто. Актеры французской комедии.
Софья допустила кое-кого из присутствующих к руке, но, не желая официальных церемоний, кивнула с улыбкой Голицыну, и он пригласил гостей к столу. Сам князь предложил царевне правую руку, с другой стороны она оперлась о руку Сильвестра Медведева, и все направились в столовую, предвкушая столь же великолепный ужин, сколь необычно и изысканно оказалось «первое блюдо». Но, войдя в нее, многие тут же забыли о еде. Стены этой палаты были «меж окон писаны цветным аспидом», а сами окна располагались в два уровня с сорока шестью оконницами, застекленными слюдою, которую местами живописно разрисовали разными «личинами». На одной стене висели иконы в иконостасе, на других – «персоны» государей «да три персоны королевских», и среди них «польского короля на коне». В промежутках между картинами сверкали зеркала, умножая огоньки многочисленных лампад и шандалов. В столовой находились три стола, их точеные ножки поддерживали тяжелые мраморные столешницы, а вокруг – множество стульев, обтянутых волнистым трипом. Один из столов был поставлен несколько поодаль в углу на небольшом персидском ковре, и часть его заслоняла трехстворчатая ширма, расписанная золотом, серебром и цветными красками. В углу напротив, на самом почетном месте, стояли «органы на деревянном крашеном рундуке». Все это убранство венчал расписанный потолок: в центре его сияло солнце с лучами из сусального золота, вокруг которого расположились «беги небесные с зодиями и планетами; а по другую сторону от солнца – месяц в лучах посеребрен». И по дальнему кругу «писаны лица пророков и пророчиц». От солнца на трех железных прутах свисало белое костяное паникадило, в пяти поясах его находилось по восьми свечей.
Не все гости могли смириться с реальностью существования такого великолепия. Быт большинства русских бояр был прост до примитивности. (В эти годы «царь и великий князь Петр Алексеевич указал взнесть к себе в хоромы из Оружейной палаты зеркало, мерою стекло в вышину шесть вершков, в ширину пять вершков», но оказалось, в Оружейной палате «в запасе зеркала нет», и поэтому пришлось много потрудиться, чтобы его сделать.) Бояре считали возможным выказать богатство прежде всего в одежде – на нее не жалели ни дорогих тканей, ни мехов, ни драгоценных камней, – в богатой упряжи и, главное, на пирах, где не скупились подать на стол целого барана и бочки вина.
Василий Васильевич расхаживал меж гостей, слегка покручивая свой лихой ус: что-то станут про него говорить теперь? А молва шла о нем разная. Многие не одобряли его симпатий к новшествам и особенно к иноземцам, приносившим с собой эти новшества, хотя все видели от них явную пользу. Голицын выписал из Греции докторов и много ученых книг. У него самого была большая домашняя аптека, являвшаяся тогда странной редкостью.
Многие упрекали князя в том, что «сердце у него такое же французское, как и имя». (Фамилия Голицын произносится как «Галицын». Галлы – народность, населяющая часть Франции). Его симпатии к Франции выдавали висевшие на стенах портреты членов семьи Людовика Великого. Сын его носил на груди изображение короля Людовика в форме мальтийского креста. Во времена Голицына в Москве впервые появились иезуиты – он им покровительствовал. Его дом не раз служил местом встречи с тем или иным заморским посланником, коммерсантом или министром, отзывавшимися о князе как о просвещеннейшем вельможе.
Сегодня Василий Васильевич хотел еще раз подтвердить это, устроив у себя театр. А после комедии он задал пир, где гостей по старинке развлекали карлы Денис и Федорка, подаренные Голицыну Мазепой и отобранные у него вместе со всем богатством и титулами пять лет спустя, когда он отправился в далекую ссылку, лишенный всех почестей и состояния.
Далее ► Родовая вотчина Романовых
Главная ► Мода и история театра
