В свите императрицы находился член французского посольства граф Сегюр, настроенный довольно скептически по отношению к русским вельможам и их праздникам в честь Екатерины II: «Эти пышные торжества всегда одни и те же: скучные балы, незанимательные зрелища, пышные стихи на случай, блистательные фейерверки, после которых остается только дым, много потерянного времени, денег и сил... Если скучно было участвовать в них, то еще скучнее их описывать... Я, однако, не пройду молчанием одного, данного в честь императрицы графом Шереметевым».
Художник Иван Аргунов.
Портрет неизвестной в русском костюме
(предположительно, Анны Изумрудовой-Буяновой).
Особенное впечатление на Сегюра произвел спектакль: «Меня удивило изящество мелодий, богатство нарядов, ловкость и легкость танцовщиков и танцовщиц. Но более всего меня поразило то, что автор слов и музыки оперы, архитектор, построивший театр, живописец, украсивший оный, актеры и актрисы, танцоры и танцовщицы в балете, музыканты, составляющие оркестр, – все принадлежали графу Шереметеву, который тщательно старался о воспитании и обучении их».
Кусковский театр действительно являлся плодом творчества «собственных» людей его сиятельства, несмотря на то, что многие клавиры опер, эскизы декораций и костюмов, проекты театра и его машинерии присылались Иваром – парижским корреспондентом Николая Петровича. Все это обретало плоть благодаря архитекторам Аргунову и Миронову, художникам-декораторам Фунтусову и Калинину, музыкантам Калмыкову и Смагину, певцам Григорию Кохановскому и Степану Дегтяреву, актрисам Прасковье Жемчуговой и Анне Изумрудовой, танцовщикам Алексею Воробьеву и Татьяне Шлыковой.
Эскиз костюма героя для театра
Шереметевых. 80-е годы XVIII века.
Художник М. Кирцингер.
Эскиз костюма героини для театра
Шереметевых в Кусково. 1780-е годы.
Художник М. Кирцингер.
Это открытие поразило Сегюра потому, что везде в России он видел следы «настоящего рабства», накладывавшего на крепостных печать беспросветной забитости и дикости. «Простонародье, погруженное в рабство, не знакомо с нравственным благосостоянием», – отмечал француз в своих записках, сравнивая русских со скифами или варварами римских времен. И вдруг – такой уровень художественного исполнения, такая безупречная музыкальность и грация?! Да что иностранец Сегюр, когда многие наши соотечественники разделяли его мнение. Например, современник и близкий родственник Шереметевых князь Иван Михайлович Долгорукий (сам актер-любитель и драматург) с большим сомнением относился к возможности вдохновенного творчества у крепостных: «какого ожидать дарования от раба неключимого (то есть прикрепленного), которого можно и высечь, и в стул посадить по одному произволу?» Он считал, что такой актер способен играть только «как вол везет тяжесть, когда его черкас прутом гонит».
И действительно, Шереметев мог распоряжаться принадлежавшей ему крепостной «душой» по своему усмотрению и поступать со своими «собственными» людьми, по понятиям того века, как «отец родной»: за малейший выход «из воли графской» хозяин выбирал розги, снижение жалованья или другое наказание. Правда, прибегал к ним Шереметев не так уж часто. Николай Петрович напишет позже своему сыну Дмитрию Николаевичу в «завещательном письме»: «Дом родителя моего отличался от прочих». И это отличие сказывалось прежде всего в отношении к крепостным, и особенно театральным.
Его актеры, певчие, музыканты, художники получали прекрасное образование; им устанавливалось твердое жалованье, состоявшее из денежной «дачи» и «дачи хлебной»; они никогда не использовались ни на каких других работах: ни в поле, ни по дому и вообще хозяйству, что сплошь и рядом встречалось у других, даже очень богатых владельцев домашних театров; первые исполнители питались с графского стола и пользовались услугами графского доктора. Однако «ленность, нерадение и невнимание в учении» наказывались тем, что провинившихся «ставили на колени или сажали на хлеб и воду» (воспитательные меры, довольно широко распространенные в XVIII веке).
Все актеры были поручены в «крепкое смотрение» Василию Вороблевскому, обязанному блюсти их физически и нравственно. Соблюдению нравственности уделялось особое внимание: на шереметевской сцене во всех пьесах царила любовь с ее соблазнами и призывами (в новомодном и прогрессивном духе) к свободному выбору своего возлюбленного. Но так как граф создавал театр для себя и подобных себе по положению, то к его крепостным все эти призывы не должны были иметь никакого отношения. Служителей сцены вне театра старались строго оберегать от соблазнов любви и, главное, от свободного ее выбора. Этого достигали отсутствием праздности и невозможностью общения с противоположным полом, за что отвечал все тот же Василий Вороблевский, раболепно преданный хозяину.
Далее ► Российское холопство и раболепство
Главная ► Мода и история театра
