И здесь мы могли бы оставить Москву, полагая, что увидели почти все самое интересное из ее старинной театральной жизни. Однако в первое десятилетие нового века в Первопрестольной еще продолжали существовать старинные домашние театры, и мы должны непременно заглянуть в один из них.
На углу Никитской улицы, недалеко от переулка, в котором находился дом четы Шереметевых, в 1811 году расцвел домашний театр, занявший в то время ведущее место среди прочих в «допожарной» Москве. Один из его первых спектаклей назвали «театральным феноменом», явившимся «без всяких предварительных знаков на горизонте искусства».
Сандунова Елизавета Семеновна
Сандунова Елизавета Семеновна (1772-1826), до замужества Уранова, певица (лирико-драматическое сопрано, меццо-сопрано), актриса. Она услаждала императрицу своим уникальным голосом, который был редким по красоте и силе, нежного тембра и широкого диапазона.
Владельцем этого поразившего москвичей «феномена» был генерал-майор и кавалер Петр Андреянович Позняков. На его сцене ставились знаменитые тогда оперы: «Водовоз, или Двухдневное приключение» на музыку Керубини; «Оборотни, или Спор до слез», «Деревенские певицы» композитора Фиорованти (при операх обязательно полагался балет).
Самым великолепным у Познякова считался спектакль «Школа ревнивых». «Сия большая итальянская опера – впрочем, как и все итальянские оперы, занимательная часто на счет бедного здравого рассудка – требует беспрестанной игры многих актеров, не движущихся только машин, но действующих с интересом и умеющих танцевать; и довольного знания в музыке, расположенной с особой трудностью». Несмотря на сложность произведения, его представили безукоризненно, и строгие ценители нашли, что «не было ни в чем, ни против чего ни малейшей погрешности».
Сандунов Сила Николаевич
Сандунов Сила Николаевич (1756-1820) - актер и муж Елизаветы Сандуновой происходил из благородной грузинской фамилии Зандукели. Он был одним из лучших театральных актеров, выразителей господствовавшего в то время ложноклассического направления.
В этом театре играли «одни крепостные люди», и, по мнению знатоков, играли «несравненно лучше многих вольных артистов, которые посещают хорошие общества, для которых открыто блестящее поприще славы и прочее, и прочее». Но среди всей труппы выделялись «буфф» и две актрисы, «каких не видели на оперической сцене Московского театра».
«Обе упомянутые актрисы пленят вас благородным видом, прекрасною фигурою, счастливыми лицами, искусною игрою, приятным голосом, чистым выговором, верным движением членов с выражениями речей; наконец, сею смелостию в действии, сею доверенностью к самим себе, которые приобретают только в практической школе истинных талантов».
Буфф исполнял главную роль Власа, а актрисы – ведущие женские роли в опере «Школа ревнивых». В ней изображались две молодые супружеские пары: именитого купца Власа с женой Ернестиной и графа с графиней. Влас был одержим ревностью: ему везде чудились спрятавшиеся любовники его супруги. Граф же обожал всех женщин, кроме своей жены, страстно ему преданной; он возмущался: «Да позволь спросить, что за удовольствие сидеть с мужем? Этот грубый вкус приличен только уездной барыне!»
Каждая из жен решала проучить своего супруга и употребляла на это всю свою хитрость, красоту и обаяние. Обе актрисы покоряли зрителей игрой и грацией, «но одна из них – та, которая представляет живую, ветреную, привязанную к веселостям и забавам светскую женщину, – прелестна до чрезвычайности». В роли графини выступала Любочинская –- украшение позняковской сцены. Обе исполнительницы помимо всех надобных для оперы талантов еще и превосходно танцевали, а «танцы для оперной актрисы совершенная необходимость; особливо в итальянской опере актриса без танцев . . . увы!» – считали просвещенные знатоки театра.
Своим искусством труппа Познякова обязана была знаменитой чете Сандуновых. Елизавета Семеновна – «актриса превосходная во всех оперических ролях, которая спорила в славе с Фелис-Андриё и другими оперистками» – оттачивала таланты женской половины, а мужчины и «буфф в особенности должен быть благодарен господину Сандунову, под руководством которого он может приобресть общее внимание любителей театра». «Московская публика удивилась, нашедши сей спектакль совершенным, или почти совершенным, во всех частях»: декорации кисти Скотти поражали не только своим великолепием, но и молниеносностью «чистых перемен». Костюмами известной портнихи мадам Локк действительно можно было любоваться, но «должно только заметить, что кажется, будто актеры никогда не хаживали в другом платье. (В самом деле, и это не маловажность! Весьма нередко видим противное и на больших театрах!)»
Одна из сцен особенно увлекала зрителей. Ее декорации изображали «внутренность дому сумасшедших» и настраивали на ожидание чего-то необычного. По обеим сторонам помещения располагалось по три запертых двери, ведущих на женскую и мужскую половины, а над дверьми – по слуховому окну, в которые время от времени показывались лица безумных. Посередине находились две каменные арки, а в центре стоял, «при разделяющей сии арки колонне, деревянный болван, изображающий арапа, держащего в руках фонарь». Ревнивец Влас, пытаясь уличить свою жену в измене, прятался во внутренность «болвана», и голова его заменяла голову арапа. Все это представляло жуткое и смешное зрелище. Вслед за Власом являлась объятая ревностью графиня, одетая со своей служанкой в костюмы цыганок. Затем приходили граф и Ернестина, посмеивавшиеся над ревностью своих «половин». В этой сцене было несколько хоров, дуэтов, трио и квартетов шутливого и лирического характера.
Побывав в театре Петра Андреяновича, зрители заключали: «Богатство может произвесть многое, очень многое; однако ж, не все: следовательно, при нем нужно еще что-нибудь иное. Богачей много, очень много; но не все имеют вкус и не все доставляют обществу приятнейшее удовольствие ума и чувства». Ценители искусства единодушно признали театр Познякова «удивительным», а это была очень высокая оценка для московских театралов того времени, избалованных различными зрелищами.
Бедственный 1812 год накатил, как смерч. Старинная столица была совершенно разорена. «Москва нисколько не могла быть признана за провинциальный или заштатный город, особенно до 1812 года. Скорее же после, освещенная пламенем и славою, обратилась она в провинцию: многое из того, что придавало ей особенный характер и особенную физиономию, все, что, одним словом, составляло душу ее, безвозвратно исчезло в пожаре, начиная с того, что Москва материально обеднела и истощилась». Пожар уничтожил и оставшиеся проявления ее неповторимой старинной театральной жизни. В тот год москвичи осиротели и остались без родного дома, именуемого «старая Москва». С приближением неприятеля жители двинулись в глубь России, оставляя все нажитое, построенное, взращенное и сотворенное. Многим из них после изгнания французов вернуться оказалось некуда, и они долго еще обитали в дальних деревнях, селениях и имениях, своих или чужих, перенеся туда привычные московские занятия. Среди них был и домашний театр, прижившийся и расцветавший потом во многих удаленных от столиц местах.
Прошло время, Москва возродилась, как Феникс из пепла, отстроилась, стала молодой, новой, и многое в ней стало новым, но, главное, уже совсем другим, а старинное, «допожарное» с его особым духом осталось в истории, воспоминаниях, легендах, которые мы и постарались оживить.
Далее ► История русского театра
Главная ► Мода и история театра