Но если не забегать далеко вперед, то пока на Знаменской улице находился только театр Дмитрия Емельяновича Столыпина, «при коем состояло актеров девять, актрис девять, музыкантов двадцать и певчих шестнадцать человек». «Этот помещик пензенский, живший в хлебородных своих дачах до старости, имея одну дочь, переселился в столицу щеголять комедиантами собственно своими. Охотные приглашения, большой дом, роскошные вечеринки, театр и музыка, которые никому, кроме него, ничего не стоили, скоро всю Москву с ним познакомили».
Сюда несколько раз в неделю съезжались гости – съезжались с особым настроением, потому что в это время «приличнее считалось бывать там, куда хозяева приглашали по знакомству, а не там, где каждый может быть за деньги». Собирались, как правило, друзья дома, родственники, знакомые, и на вечерах царила атмосфера избранности (в хорошем смысле этого слова) и теплоты.
«Какой сильный магнит великолепные стены, музыка и множество свеч!» – такой и являлась столыпинская театральная зала, преобразованная из обычной бальной в его собственном доме. Одну треть ее занимала сцена с нарядным занавесом и подзором. Декорацию составляли задник, несколько рядов кулис и падуг. Оркестр сидел в два ряда, отгороженный от зала парапетом. Зрители размещались на скамьях, обитых материей. За их рядами зал поднимался на две ступеньки, образовывая как бы галерею, отделенную от основного пространства несколькими колоннами, поддерживавшими хоры. На хорах обычно размещались дети и домашние. Зал освещался огромной люстрой и множеством стенных подсвечников. На сцене укреплялись специальные плошки, или, как их еще называли, «стаканы», налитые чистым воском и дававшие более яркий свет, нежели свечи.
В тот вечер, когда мы решили заглянуть в этот театр, в нем играли комическую оперу «Щастливая тоня» (тоня – рыбная ловля, улов), сочиненную князем Дмитрием Петровичем Горчаковым. Он славился своими сатирами, был уважаемым военным, покрывшим себя славой при взятии Измаила, но кроме этого – страстным театралом. Горчаков подарил национальному театру несколько комических опер, имевших шумный успех, особенно «Калиф на час» и «Баба-яга». Музыку к его пьесам обычно сочинял немецкий композитор и флейтист Матиас Стабингер, живший в это время в Москве, дававший концерты и обучавший мальчиков из многих домов «петь по-русски и по-итальянски». Вероятно, столыпинские артисты и певчие прошли через его школу.
В минувшем году «Щастливая тоня» появилась в репертуаре Петровского театра. Теперь же ее представляли и на домашних сценах: «Едва ли из русских опер подобно была похваляема другая». После аблесимовского «Мельника» она становится любимой за веселость, занимательность и обилие мелодичных песен, куплетов и арий.
Во всех комических операх Горчакова обязательно имелась роль для «единственного тогдашнего комика» Ожогина, и это немало способствовало их успеху. В «Щастливой тоне» у Медокса он играл престарелого жениха Старолета, а главную женскую роль исполняла оперная примадонна госпожа Соколовская.
Очень простой, с большой примесью сказочности, сюжет оперы нравился зрителям всех возрастов и сословий. У «заживного» мещанина Скопидома есть красавица дочь Пленира. Ее любит бедный рыбак Миловзор, за нее же сватается богатый старик Старолет. Возлюбленным помогает волшебный дух Иезрад, который много лет был заключен в чаше, пролежавшей на дне реки. Эта чаша попадает в сеть к Миловзору, и он вызволяет духа. Однако Иезрад берется помочь Миловзору только наполовину – остальное юноша должен сделать сам. Миловзор посредством волшебного жезла превращается в старика-ворожею, и к нему приходят гадать горожане. Узнать свою судьбу желали судья-взяточник, мот-петиметр, старуха, влюбленная в молодого, рифмоплет Чертополох. Приходил и Старолет. Миловзор предсказывал ему такие несчастья с будущей женой Пленирой, что старик сам отказывался от девушки и советовал Скопидому соединить руки молодых людей. Заканчивалась опера «всеобщим удовольствием».
«Удовольствию публики» во многом способствовала музыка оперы: ее куплеты были
остроумны и живы, а романсы и арии Плениры мелодичны и трогательны. В это время
музыка многих иностранцев, живших и творивших в России, представляла собой
удивительный сплав «итальянских мелодий, хорошо опушенных русизмами» – москвичам
они особенно приходились по сердцу. Лучшей актрисе столыпинского театра
Вареньке, игравшей Плениру, удивительно шли эти наивно-трогательные с примесью
девичьего кокетства песенки:
«Если сердце в нас бесстрастно,
Должно ль сердце принуждать?
Наше сердце не подвластно,
Силой страсть нельзя рождать.
Нежно чувствие в неволе
Не родится никогда,
И в свободной только доле
Сердце любит завсегда.
А намедни мне Анюта
Вот успела что шепнуть:
«Милому одна минута
В сердце к нам откроет путь.
В нем покажется все мило –
Вид, улыбка, разговор,
Мне то сердце подтвердило
И любезный Миловзор!»
На следующий день после спектакля все это уже распевали барышни в гостиных за клавикордами или в комнатах за пяльцами. В домашнем же театре «рукоплескания множества зрителей успех пьесы доказали, впрочем, утвердить этого обстоятельства нельзя: у приветливого хозяина ласковые гости готовы всякому скомороху бить в ладоши». К Столыпину многие приезжали посмотреть, собственно, Вареньку, слава о которой ходила по городу довольно громкая – «первая домашняя актриса» Дмитрия Емельяновича имела поклонников среди очень просвещенных ценителей театра и словесности. (Позже Варя вышла замуж за известного литератора конца XVIII века Н. И. Страхова.) Все остальные актеры если и не являлись выдающимися, то выглядели вполне сносно.
Далее ► Театральная Москва
Главная ► Мода и история театра