История моды маски куклы костюма

Обновленная Москва

Чуть более десятилетия назад покинули мы древнюю столицу – тогда, когда она с трудом оживала после чумы. За прошедшие годы особенно ощутимо изменился ее облик, нравы и привычки. Москва широко строилась, обзаводилась красивейшими и полезными зданиями, но все еще имела вид отличный не только от Петербурга, но и от всех других городов России. Кроме того, в ней царил совершенно особый, неповторимый дух.

Свидетели той эпохи писали: «Со времен Екатерины Великой Москва прослыла республикой. Там, без сомнения, более свободы, но не в мыслях, а в жизни»; «Все дорожили Москвою, как сердцем России. На Петербург взирали, как на город чисто бюрократический, где следовало жить, пока состоишь на службе»; «В Петербурге умы развлекаются двором, обязанностями службы, исканием, личностями». Здесь же «вельможи имели значение сами по себе, а не по месту ими занимаемому». Селились в Белокаменной те, кто отошел по каким-либо причинам от двора, и «люди, которые, достигнув некоторого чина и некоторых лет, оставляли добровольно служебное поприще, жили для семейства, для управления хозяйством своим, для тихих и просвещенных радостей образованного общества».

В самом расположении Москвы, ее улиц и домов чувствовалось что-то вольное, капризно-самобытное, не поддающееся никакому упорядочению. Она представляла собой «скорее скопище городов, чем один город, ибо между отдельными частями его были не только сады и парки, но и обширные поля и лужайки», и казалась чужестранцам «совокупностью многих деревень, беспорядочно размещенных и образующих собою огромный лабиринт, в котором не легко опознаться».

Москва этого времени действительно переросла все свои пределы. По ее «кольцам» можно было читать, как по кольцам старого дерева, историю и возраст города.
Кремль как будто оставался таким же, как и несколько веков назад: вокруг его стены проходил глубокий ров с переброшенными через него мостами, а с другой стороны текла, еще на воле, Неглинка.
Красную площадь, как и в старину, окаймляли торговые ряды, но теперь она приобрела вид «правильной продолговатой фигуры» и «обстроена каменными рядами в два этажа, каковою архитектурою и прочие в Китае ряды отстраиваться начинают». Так же отсчитывали время «над Спасскими и Троицкими воротами боевые с колокольной музыкой часы», выписанные Петром Великим из Голландии. А напротив Спасских ворот «место, на котором во время крестных ходов бывает молебствие, называемое лобное, в прошедшем году казенным иждивением вновь отделано пристойным видом, из дикого камня, круглой формы».

Красная площадь и Китай-город и в это время оставались средоточием торговли, хотя и в других частях города имелось множество лавок и лотков. «Московская торговля столь обширна, что она почти знатнейшую часть всеобщей Российской торговли в себе заключает, и чем прочие города славятся по частности, в Москве, будучи смешано во множестве, теряет исчисление». На этот, 1786 год московское купечество всех трех гильдий объявило капиталу на четыре миллиона двести тридцать три тысячи сто восемьдесят семь рублей.

Разбогатевшее, раскормившееся, обласканное государыней купечество стало и в постройках занимать видное место в городе. На Ильинке появились «великолепною и огромною архитектурою обывательские домы, имеющие под собой лавки, коих до шестидесяти (и во всех почти торгуют галантереею) и кои придают сей части города немало красоты».

Десятилетие назад (в 1775 году) Екатерина II, пребывая в Москве на праздновании Кучук-Кайнарджийского мира, обратила внимание, что чрезмерное «богатство одежды, несходственные с достоинством экипажи и великолепные убранства домов, содержание излишнего числа праздных служителей, навек оторванных от пашни», распространилось не только среди дворян, но и среди купцов, которые «из тщеславия разорялись». Она издала тогда строгий указ, ограничивающий траты на одежду и особенно на экипажи: дворянам первых двух классов позволялось ездить «цугом с вершниками»; третьим, четвертым и пятым классам – только цугом; шестым, седьмым и восьмым – четверней; остальным – парою. Всем прочим – в одноколке или санях в одну лошадь. Купцам запрещались кареты, а дрожки, одноколки и сани им нельзя было ни золотить, ни серебрить или украшать чем-либо; их разрешалось только «выкрасить под лак».

Теперь же, в 1786 году, опять проезжая через Москву, императрица даровала своим подданным новые привилегии: в частности, новые гражданские права купечеству. Оно постепенно начинало чувствовать себя общественной силой почти наравне с дворянами, а кое-кто из купцов уже получил и потомственное дворянство.

Всего в Белокаменной числилось к этому времени около двух тысяч купеческих семей. Они ведали большей частью торговли, особенно оживавшей осенью и зимой, когда съезжалось «из всей российской империи великое множество дворян, из коих некоторые для исправления своих надобностей, а большей частью для препровождения времени в веселии и удовольствии, а купечество, как российское, так и чужестранное, для закупки товаров и торгу».

Чужестранцев в Москве зимой насчитывалось до десяти тысяч человек. Это были дипломаты, купцы, учителя, праздношатающиеся, путешественники, но всех их поражал этот особенный, не похожий ни на один европейский город: «его огромные размеры, тысячи золоченых церковных глав, пестрота колоколен, ослепляющих взор отблеском солнечных лучей; это смешение изб, богатых купеческих домов и великолепных палат многочисленных гордых бар; это кишащее население, представляющее собою самые противуположные нравы, различные века, варварство и образование, европейские общества и азиатские базары». В торговых рядах попадались великосветские щеголи, одетые по последней парижской моде, и горожанки в «кичках с бусами и длинных белых фатах, обитых галунами, с огромными серьгами в ушах», напоминавшие приезжим «азиатские праздники».

И здесь же, в Китай-городе, мужала русская наука: за иконным рядом в Спасском монастыре все еще обитала Славяно-греко-латинская академия, а здание бывшей «петровской австерии» и Главной аптеки у Воскресенских ворот хотя уже Университет и покинул, но тут все еще оставалась его библиотека и типография. Теперь Университет поселился на углу Моховой в доме князя Репнина, и ему в этом, 1786 году «всеавгустейшая монархиня» подарила сто двадцать пять тысяч рублей «на достроение огромного, в четыре этажа здания, которое чаятельно в 1787 году к концу доведено будет». Строилось оно самим Матвеем Казаковым на той же Моховой, напротив Кремля, через Неглинку.

«Европейские общества» собирались теперь не только в частных домах, а заимели и публичное пристанище. В этом году открылся новый клуб, расположившийся на углу Охотного и Дмитровки, – «Дом Благородного собрания, великолепно членами оного отстроенный, имевший в себе залу, в коей до двух тысяч обоего полу помещалось». Здание было куплено у князя Долгорукова и перестроено знаменитым Казаковым. А рядом с сим «благородным» заведением расположилось весьма странное и какое-то очень ярмарочное предприятие: «Итальянец Антонио Белли с компанией уведомляет почтенную публику, что он привез из чужих краев разных зверей, как-то: леопарда самого большого сорту и чрезвычайной красоты, мандрилью с синим лицом, паниона, имеющего собачье рыло, а руки и ноги человеческие, индийского истриса или дикообраза, некоторые птицы и льва набитого. Все сии звери хранятся в крепких железных ящиках, так что зрителям нет никакого опасения. Цена за вход на первое место пятьдесят копеек, на второе двадцать пять копеек. Живет он на Тверской, в доме князя Юрья Володимировича Долгорукова, в корпусе, который к Охотному ряду».

Далее ► Медоксов Воксал

Главная ► Мода и история театра