В это время внимание москвичей переключилось на Петербург, где происходили очень важные события уже на другой «сцене». Екатерина, не любившая никогда своего сына Павла, всегда державшая его на расстоянии от себя, к старости все свои неизрасходованные материнские чувства направила на внуков. Как только они подросли, государыня озаботилась устройством их судеб и занялась этим с необычайным жаром. В 1793 году она женила обожаемого ею Александра, выбрав ему невесту из немецких принцесс. В феврале 1796 года состоялось бракосочетание второго ее внука – Константина, и тогда же императрица решила выдать замуж свою любимицу – княжну Александру Павловну. Ей в супруги предназначался шведский король Густав IV.
Портрет Екатерины II в храме
богини Правосудия Фемиды
Художник Дмитрий Левицкий
Портрет фаворита Екатерины II,
графа П.А. Зубова.
Художник И.Б. Лампи, 1793 год.
Екатерине уже исполнилось шестьдесят шесть лет, но она «сохранила еще остатки красоты: лицо у нее было широкое и полное, но овал несколько удлинен и подбородок немного выдавался; рот оставался до сих пор необыкновенно красив; изогнутый, хорошо очерченный нос сообщал лицу нечто серьезное, при этом влажный и оживленный глаз и высокий лоб. Волосы ее были всегда причесаны с античной простотой и исключительным вкусом. Будучи среднего роста, она была уже очень полна, но ни одна женщина ее сложения не сумела бы так хорошо и изящно одеваться. Движения ее были плавны и благородны; походка и вся ее фигура носили отпечаток изящества и величия. Вся ее осанка и черты лица, уже покрытого морщинами, но чрезвычайно выразительного, изобличали привычку повелевать. На губах играла постоянная спокойная улыбка, но под этим наружным спокойствием таились страсти самые бурные и непреклонная воля».
Через всю свою жизнь Екатерина пронесла две страсти, которые к старости стали особенно компрометировать ее и как женщину и как государыню: «любовь к мужчине, перешедшая в разврат, и любовь к славе, перешедшая в тщеславие». Первую страсть олицетворял в данный момент ее последний фаворит – Платон Зубов, везде неотступно сопровождавший императрицу. («По этому поводу придворные между собой шутили, что Екатерина кончила платонической любовью».) Он был более чем в два раза моложе своей патронессы, и, несмотря на то, что у Екатерины «следы глубокой старости скрывались от глаз искусно придуманным и блестящим нарядом», присутствие Зубова подчеркивало ее возраст.
Вторую страсть олицетворяла фантастическая роскошь придворных и вельмож. «Видя, как возникают в Петербурге и других городах сказочные дворцы, Екатерина и не помышляла разыскивать нечистые источники этих эфемерных богатств, она, наоборот, кичилась и рукоплескала необузданной роскоши негодяев, считая эту роскошь доказательством благоденствия под своим владычеством». Прозорливые наблюдатели констатировали: «Царствование ее было счастливо и блестяще для нее и ее двора, но для народа и империи, особенно конец его, был гибелен. Все пружины управления попортились». Механизм этот смазывался только взятками: «Иной, получая всего триста-четыреста рублей годового жалованья, увеличивал его в несколько раз посредством взяточничества. Крупный чиновник знал приблизительно, сколько дает секретарю каждая его подпись, а полковник без колебаний толковал с генералом о барышах, получаемых с полка. Никогда еще грабеж не был таким всеобщим и таким доступным».
Всю весну и лето Петербург готовился к встрече шведского короля, приехавшего в середине августа 1796 года и заставшего еще празднества по случаю рождения у наследника престола Павла сына Николая (будущего императора). По случаю приезда таких важных персон переезд двора из летних резиденций совершился раньше обычного, и «приказано было всем придворным и знати давать балы». Екатерина сама «наметила тех, кто должен был устроить у себя праздники в честь ее молодого гостя. Графы Строганов, Остерман, Безбородко, Самойлов отличились огромными расходами и широким размахом в великолепии празднеств. Придворные старались превзойти друг друга богатством одежд, а генералы – военными зрелищами». Шесть недель предавалась самодержица утомлявшим ее празднествам: «хождение по лестницам дворца, одевание, появление перед толпой, пусть даже на минуту, стали теперь для нее тяжелой работой, тем более, что она все еще старалась казаться молодой и здоровой и отказывалась пользоваться портшезом». Многие вельможи, зная это, заменяли свои роскошные парадные лестницы на пологие скаты, покрытые коврами, по которым подниматься было не так трудно. (Например, «Безбородке эта любезность обошлась в пять тысяч рублей».)
Во время этой вакханалии торжеств императрица однажды ехала поздно вечером вместе с Густавом IV к графу Самойлову. Когда она вышла из кареты, «блестевшая на небе над головой Екатерины звезда скатилась с неба и упала в Неву» рядом с тем местом, где находилась усыпальница царей. «Многие шепотом и с дрожью в голосе передавали, что это предвещает скорую кончину императрицы». И действительно, она не пережила скандала европейского масштаба: намеченный брак не состоялся, так как шведский король отказался удовлетворить непомерные требования Екатерины II, касающиеся вероисповедания ее внучки. «Такой неожиданный поступок против великой государыни, привыкшей видеть все покорным своей воле, произвел на ее здоровье весьма вредное влияние» – и она скончалась от удара 6 ноября 1796 года.
По случаю смерти императрицы был объявлен траур и все театры, городские и домашние, прекратили свою деятельность, но зато на общегосударственной петербургской «сцене» в это время шел самый важный «спектакль» с резкой сменой «декораций», «костюмов» и «действующих лиц»: «Все изменилось менее чем за сутки: одежда, прически, походка, выражения лиц, занятия. До этого времени обыкновенно носили довольно высокие воротники, которые несколько скрывали нижнюю часть лица, – их немедленно срезали и уменьшили, вследствие чего появились длинные шеи и выдающиеся челюсти, которые до сих пор не были видны. Появились плоские парики, крепко напомаженные и напудренные, с тупеями на прусский манер. В гвардейских полках немедленно водворились гатчинские образцы. Большинство выдающихся деятелей прошлого царствования, за весьма малым исключением, сошли со сцены».
Вместо «плавности и элегантной музыкальности», царившей при дворе, вдруг возникло суетливое и лихорадочное движение: «камер-лакеи, курьеры, адъютанты, фельдъегери пробегали по залам дворца; одни с приказами и записками государя, а другие спешно отправлялись к лицам, которых вызывал император; вызываемые немедленно разыскивались и прибегали во дворец, запыхавшись и не зная, что их ожидает, с трепетом входили в кабинет Павла». У всех головы были поникшие: «того, кто прямо глядел ему в глаза, государь считал дерзким».
«История едва ли знала монарха, более ужасного в проявлениях своего гнева и вместе с тем более щедрого и великодушного в расточении своей милости, причем все это менялось быстрее, чем ветер, и никто не знал, чего ждать завтра». В самом начале царствование Павла «носило характер какой-то особенной нервозности и беспорядочности; целый ряд поразительных инцидентов, курьезных, а иногда и трагических, являлись признаком полного переворота в политике, в государственном управлении и даже в обычаях и привычках обыденной жизни».
Далее ► Театр во времена Павла I
Главная ► Мода и история театра