С наступлением лета Анна Иоанновна «изволила переехать» в свой новый «увеселительный» дворец, «Анненгоф»: «Сии есть новопостроенные преславные палаты в преждебывшем Головинском саду при Яузе в Немецкой слободе, которые так изрядный проспект имеют, что оные другим, имеющимся в Европе таким же увеселительным дворам, ни в чем не уступят. (Передняя часть оных палат к саду на сто сажень длиною есть)». Естественно, что в этот увеселительный дворец перенесли и «феатр», и теперь на спектаклях могло присутствовать гораздо больше зрителей. Ими стали в первую очередь, конечно же, придворные, но иногда допускались и иные из «шляхетства», то есть из дворян.
Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны. Художник Валерий Иванович Якоби.
На картине «Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны» изображено двадцать шесть фигур, собравшихся в спальне недомогающей императрицы. Бирона, который сидит у изголовья Анны Иоанновны, и придворных стараются развеселить шуты, играющие в чехарду. Это М.А. Голицын (стоит согнувшись) и Н.Ф. Волконский (вскочил на него), А.М. Апраксин (растянулся на полу), шут Балакирев (возвышается над всеми), Педрилло (со скрипкой) и д'Акоста (с бичом). У кровати - графиня Бирон, за столом играют в карты статс-дама Н.Ф. Лопухина, ее фаворит граф Левенвольде и герцогиня Гессен-Гомбургская, позади них - граф Миних и князь Н. Трубецкой. Подле Бирона - его сын с бичом и начальник Тайной канцелярии А.И. Ушаков. Рядом сидят - будущая правительница Анна Леопольдовна, французский посол де Шатарди и лейб-медик Лесток. На полу, возле постели - карлица-шутиха калмычка Буженинова. В стороне у насеста с попугаями - поэт В.К. Тредиаковский. У входа - с негодованием взирает кабинет-министр А. Волынский.
Сколько же бывало потом разговоров о виденной комедии! Да что разговоры! Появилось страстное желание сыграть самим, да еще на родном языке. И очень скоро в одном из дворянских домов сладили спектакль по образцу итальянцев. Столь полюбившийся «Игрок в карты» был переведен на русский, да еще стихами, и разыгран под названием «Несогласие между мужем и женою». Скопировать сию интермедию неумелым еще актерам оказалось не так уж трудно оттого, что в ней имелось всего две роли: муж – Бакокк и его жена – Серпилла, названные в русском переводе Бокало и Серпилой и приобретшие явный московский колорит в разговорах и поведении.
Интерес к театральным зрелищам распространялся не только среди дворян, но просыпался и у мещан, мастеровых, купечества, даже у дворовых, не говоря уж о приказных служителях, в которых он жил еще с давних времен: многие из них учились в разных семинариях и Заиконоспасской академии, где участвовали в «школьных» спектаклях или являлись их зрителями. А кое-кто еще помнил публичную комедиальную храмину петровских времен «для всякого чину смотрельщиков». И вот теперь, подогреваемая слухами и рассказами о спектаклях приехавших итальянцев, страсть к театру начала возгораться с особой силой. И она могла быть утолена не иначе как только собственными средствами. Бывшие «школьники» (конечно, те, кого миновал священнический сан), ставшие теперь служителями разных канцелярий и контор, решили устроить комедию сами. В их компанию вошли и нынешние «школьники» и семинаристы; примкнули к затейливому предприятию молодые купчики и фабричные и как раз к лету «скомпановали», то есть сочинили, комедию «О Калеандре и Неонилде». Полностью она называлась весьма пространно: «Акт комедиальный о Калеандре цесаревиче греческом и мужественной Неонилде цесаревне трапезонской».
И вот 16 июля 1731 года, в пятницу, у чердачного окна одного невзрачного деревянного дома, напоминавшего амбар, вывесили яркий бумажный фонарь, а через какое-то время из этого же окна улицу огласили звуки рожка – начинался спектакль! Народ, давно уже устно оповещенный об этом событии, толпился у дверей и постепенно просачивался внутрь, платя пропускающему несколько полушек (полушка равнялась 1/4 копейки). Деньги предназначались не столько актерам за их игру, сколько на покрытие расходов, связанных с устройством комедии: аренду помещения, свечи, костюмы и прочее.
Сначала публика попадала в темные сени и должна была почти ощупью пробираться через них в зрительный зал. Здесь становилось светлее благодаря нескольким большим горевшим свечам. Когда глаз привыкал к этой полутьме, то вошедший мог разглядеть не очень просторную, но довольно длинную палату. В одном ее конце висел размалеванный полог, а все прочее пространство занимали ряды грубо сколоченных скамей. Они стояли достаточно плотно, и только у одной из стен имелся очень узкий проход. На противоположной от сцены стене находилась висячая галерея, не шире обычного балкона, где также во всю ее длину стояла лавка. По мере того как помещение заполнялось, из-за полога высовывались то одна, то другая голова новоявленных актеров, трепещущих перед началом спектакля.
Предстоящую комедию переделали из «Гистории о Калеандре цесаревиче греческом и о Неонилде цесаревне трапезонской», которой зачитывалась с начала XVIII века русская читающая публика, переписывавшая ее друг у друга, несмотря на значительные размеры произведения. «Гистория» эта являлась переводом любовно-авантюрного романа итальянского писателя Марини, но переводом явно русифицированным, а в пьесе еще и осовремененным весьма узнаваемыми аналогиями.
Когда на скамьях уже не осталось свободных мест, парень, впускавший зрителей, запер на засов дверь и рявкнул: «Начинай!» Все замерли. Перед завесой появился мальчик лет четырнадцати. В руках его был колокольчик, которым он несколько раз громко позвонил и отодвинул полог, открыв ярко освещенную сцену. Посередине ее под балдахином стоял стол с красной скатертью. На столе лежала подушка из золотой ткани, а на ней – целое сооружение из креста, двух скипетров и блестящей короны. Справа стоял Купидо (ангел) – молодой, светловолосый, симпатичный паренек, одетый в белые штаны и свободную белую рубашку до колен. За его спиной от плеч до пояса торчали крылья, обклеенные фольгой, а в руках он держал «пылающее сердце» из красной бумаги с маленькой зажженной свечкой внутри. Слева стояла Смерть, весьма похожая на виденную уже нами в «школьном» спектакле. Купидо, держа горящее сердце в обеих руках, протягивал его в сторону зрителей и произносил: «Всегда непременно будет пылати». В ответ Смерть, скорчив гримасу, с шипением изрекала: «Аз воскоре подщуся свет ея отъяти!» После этого опять появлялся мальчик, звонил в колокольчик и задвигал занавес. Так заканчивался антипролог комедии.
В постановке проглядывало ее явное родство с прежними «школьными» спектаклями – в устройстве сцены, оформлении, костюмах персонажей, в композиции пьесы и даже в манере исполнения. (Заметим, кстати, что все женские роли играли молодые люди.) Однако многое в этом спектакле было уже иным. В «школьных» драмах главными действующими лицами являлись прежде всего боги или их «составные части» – Милость божья, Гнев божий. Церковь Православная, – руководившие по своему усмотрению человеческими поступками. Теперь же в комедии небесных вершителей судеб во многом заменили цари и царицы, принцессы и царевичи, девицы, дамы, кавалеры, благородные рыцари. И хотя боги все-таки иногда вмешивались в земные дела, они были уже не такими всесильными и позволяли людям самим выяснять свои отношения и выбирать свою судьбу.
Далее ► Трехдневное театральное действо
Главная ► Мода и история театра