В первый период своей деятельности на сцене Художественного театра методом показа (причем именно актерского показа) работал К. С. Станиславский. По существу, он гениально проигрывал каждую роль. Смотреть его в репетиционной работе, общаться с ним было хотя и трудно порой, но в то же время огромным наслаждением. В показах Станиславского таилась и большая опасность для исполнителя. Переиграть Станиславского было невозможно. Лучше сыграть было тоже невозможно. Даже подняться до уровня Станиславского было невозможно. И таким образом, сам не желая того, Станиславский подавлял актера (потом он скажет про себя, что был в те годы «режиссером-деспотом»). А вместе с тем все, что делал великий режиссер на сцене, было столь убедительно, что невольно хотелось повторять его. И исполнитель заведомо отказывался от самостоятельного рисунка роли.
Владимир Иванович Немирович-Данченко показывал роль очень редко, хотя и обладал большим актерским дарованием. Он умел великолепно, несравненно рассказывать о ней, о мыслях, ощущениях персонажа. Он вскрывал внутреннюю линию образа, логику мыслей, фразы, набрасывал перспективу роли, подсказывал интонацию и более того – самый тонус существования персонажа. Всю неожиданность решений, все краски, все нюансы Немирович оставлял исполнителю.
Режиссер Георгий Александрович Товстоногов в БДТ
Немирович вообще любил в объяснении роли прибегать к метафоре – искал формулу образа, а потом, уже вместе с актером, «наживал» биографию героя, заполнял формулу живым, теплым, многоцветным содержанием. Немирович был режиссером, великолепно знавшим цену художественному лаконизмy и емкости.
Вахтангов не прибегал к показу роли. Выходя на сцену, он свободно и непринужденно импровизировал, исходя из предлагаемых пьесой обстоятельств, из ситуации, в которой оказалось действующее лицо. Он редко пользовался точным текстом и никогда не говорил, как надо играть. Он взывал и побуждал к творчеству – беседой, этюдом, интересной аналогией, своей вольной актерско-режиссерской импровизацией. Незаметно и исподволь он приводил к тому, что актер действовал в нужном плане, в живой и необходимой интонации.
Окрыленным, взволнованным, словно на первое свидание, приходил на репетиции Всеволод Мейерхольд. «На репетициях он снимает пиджак, – пишет Ю. Олеша в книге «Встречи с Мейерхольдом». – Остается в полосатой фуфайке. Волосы стоят дыбом. Уходит в конец зала. Смотрит оттуда. Если ему нравится работа актера, он кричит: «Хорошо!» Быстро из темноты идет к рампе. Вбегает на сцену. Идет по сцене, чуть согнувшись в животе. Поджарый, в фуфайке, он похож на шкипера».
В Художественном театре не было принято пускать посторонних на репетиции. Этому правилу следуют многие сегодняшние режиссеры – Г. Товстоногов, О. Ефремов, А. Гончаров и другие. Мейерхольд, наоборот, любил, чтобы на заключительных этапах репетиций зал заполнялся публикой, если не целиком, то хотя бы наполовину. (Из сегодняшних режиссеров увлекательно репетирует на публике А. Эфрос.)
Мейерхольд буквально загорался, чувствуя за своими плечами людей. Это был особый театр – мейерхольдовские репетиции, мейерхольдовские показы, которые так часто вызывали горячие аплодисменты у присутствующих. Для людей непосвященных самым потрясающим было впечатление колоссальной физической нагрузки в репетиционном процессе и колоссальной выносливости Мейерхольда. Десятки раз он, немолодой уже человек, поднимался на сцену, взлетал на нее легко и из режиссера превращался в непревзойденного актера-мастера. Мейерхольд, безусловно, был крупным актером, но показы его были неизмеримо крупнее, убедительнее, ярче того, что когда-то он делал в пору молодости, будучи актером-профессионалом. Его показы были неопровержимо убедительными.
Далее ► Актер, как проводник режиссерского замысла
Главная ► Мода и история театра
