История моды маски куклы костюма

Экспериментаторство

«Новые поиски» и несколько слов о критике «беспокойного экспериментаторства»

Кризис, который пережил европейский театр кукол в пятидесятые годы и который многим казался чуть ли не концом этого искусства, оказался, как это нередко случается в театре, своеобразной взлетной площадкой для новых поисков. И, как это тоже зачастую происходит в театре, самой уязвимой и нежеланной стала представляться близлежащая традиция, ее практика и ее теория.

Тогда и вспомнили о предсказаниях Генри Крэга, сделанных им на заре XX веке. Крэг обещал духовное раскрепощение театра и его смелое устремление в будущее. Возник и необычайный интерес к теории эпического театра Бертольда Брехта. Представлялось, что в этой теории, являвшейся своеобразной антитезой искусству условного психологизма, и следует искать новую духовность и импульсы к новым поискам. Критика так и назвала кукольников, обратившихся к теории эпического театра, к теории отчуждения, – «новыми поисками».

Театры теперь были заняты как будто лишь поисками более условного языка, способами метафорического выражения. Ведущим театром страны был избран путь, по словам Образцова, «туда, где темы сегодняшнего дня решаются средствами иносказания, басни – средствами предельного обобщения образа».

Одновременно с этим в анализе спектаклей самую активную роль заняла формула «кукольно – не кукольно». Дело в том, что еще в середине пятидесятых годов стало очевидно – театр кукол уже целый ряд лет более или менее успешно пытается подражать драматическому театру: куклы по своей анатомии стали очень близки человеку, стремление к жизнеподобию поглотило почти все поиски. И вот тут-то кукольники вспомнили: от драматического театра их отличает прежде всего то, что они работают с куклой. Возник термин «кукольность». Этим термином стали обозначать те признаки, которые отличают театр кукол и его специфические особенности. На первых порах это было подлинным спасением.

Это в известной мере помогало в борьбе с остатками «муляжной корзинки натурализма» (выражение С. В. Образцова), в критике спектаклей, уныло копировавших драматические представления. Но шли годы, и эта мерка стала мешать в определении ценности новых Проявлений кукольного искусства, построенных по каким-то иным законам. Зачастую спектакли большой мысли, глубокого содержания критикой зачеркивались лишь потому, что рядом с куклами на сцене работал живой актер или актеры в маске либо куклы или система кукловождения носили непривычный, нестандартный характер.

Призывы к фантазии, выдумке, вымыслу касались только двух сфер приложения – театральной сказки и театральной басни. Кукольность и обобщение, доведенное до степени нарицательности, – это стало тем ведущим определением искусства играющих кукол шестидесятых – семидесятых годов, которое и должно было решить все его взлеты.

Теория «новых поисков» оказалась шире, многограннее и значительнее понятия кукольности. В ряде случаев она опрокидывала эту формулу, подчас показывала ее несостоятельность, всегда – ее ограниченность. Канонизированное мышление отрицало и «Божественную комедию» в ГЦТК в постановке Образцова (тем более что ее не менее талантливо сыграл «человеческий» театр), и «Жаворонка» в постановке Б. Аблынина в одноименном театре-студии, и «Четырех музыкантов» в постановке А. Бурова в Рижском театре кукол, и многие спектакли Большого театра кукол Ленинграда в постановке М. Королева и В. Сударушкина. Про все эти спектакли было замечено, что они «не кукольны». Что они могут быть сыграны (правда, по-другому) и одними людьми (а «Жаворонок» Ж. Ануйя в своей первозданности вообще не подозревал никаких кукол), что в них сосуществуют в каком-то странном единстве и не менее объяснимой разъединенности человек и кукла, маска и человек.

Образцов написал про свою «Божественную комедию»: она «родилась... на новом дыхании. Бога, ангела, дьявола в этом спектакле изображают актеры в масках, а Адама и Еву – куклы. Актеры, играющие этими куклами, не скрыты ширмой. Они видны».

Спектаклей, где жили куклы, люди и маски, становилось все больше и больше. Вначале это казалось прихотью моды, объяснялось желанием кукольников «поиграть живьем» (все-таки актеры), потом объяснения были исчерпаны. Количество же такого рода синтетических (так назовем их для краткости) спектаклей росло. Следовало серьезно осмыслить их появление. Надо было найти код, логику размышления.

Несколько слов о том, как относится к «новым поискам» современная критика, как она оценивает их способность к восприятию эпического театра, их дар к отчуждению.

У читателя ни в коей мере не должно сложиться впечатления, что термин «отчуждение», равно как и «театр отчуждения», были придуманы автором этих строк (в применении к театру кукол, разумеется) и что никто, никогда не размышлял в этом направлении.

«Новые поиски» взяли термин «отчуждение», так же как и теорию эпического театра, на вооружение давно, еще в начале шестидесятых годов. Многим режиссерам тогда казалось, что очень затянувшееся поражение театра натурализмом будет и впредь рецидивировать, если не произвести решительного слома устоявшейся эстетики. В те годы были постоянны рассуждения о роли «системы» Станиславского в театре кукол, об огромной пользе этой «системы» для работы актера-кукольника. Естественной антитезой в сознании многих все более отчетливо выступала иная система, иной склад мышления. Тяга к театру отчуждения возникла не в результате убеждения в бесспорности этой «системы» для театра кукол, а, скорее, как противопоставление, как антипод. «Раз нам не повезло в последнее время с «системой» Станиславского, попробуем систему Брехта». Многие кукольники увлеченно принялись изучать теорию эпического театра, систему отчуждения. Она виделась лучшей мерой высвобождения из пут натурализма.

Естественными были и те выводы, которые удалось сделать кукольникам: эффект отчуждения, понятый и сознательно, открыто демонстрируемый зрителю, несет огромный заряд обновления.

Далее ► Конфликт

Главная ► Мода и история театра