Вместе с тем в комедии, как справедливо писали дьяки Посольского приказа, имелось много таких мест, в которых «мало пристоинства», что, впрочем, вполне отвечало вкусам Петра. Сцены сражений, военных советов, осад и приступов чередовались с площадными фарсовыми эпизодами с участием извечного (для комедий этого времени) шутовского персонажа Тразо. Например, после одной из бурных батальных сцен он появлялся с веселым криком: «О, престрашное диво! Какой шум и всполох в обозе и в городе! Люди бегут, яко ртуть в ж . . . имели. На иных местах так воняет от бомбов, будто старые бабы шубы свои пожгли. А то лучше всего, что еще в обозе ренского доброго имеют: я уже сим желудок мой помазал». Расхрабрившись от выпитого, Тразо изображал из себя военачальника и командовал мнимыми солдатами: «Слышите, товарыщы, ко оружию! Мушкет на караул, мушкет на плечо, направо поворачайтеся, налево постановитеся, здвойте шеренги, поступайте, мушкет к ноге, поднимай мушкет, вздуйте фитили и запалите!»
Увлекшись ролью командира, Тразо не замечал двух грубетонских солдат, возвращавших его к действительности: «Дайся в полон, пес!» Тразо сначала пытался отговориться: «Что? В полон? Я никогда то не учиню, неразумно бо на кого на царском пути нападать. Буде вам до меня дело есть, пойдем в поле на поединок и тамо увидите, что аз не простой выблядок есм. Еще реку: покиньте меня. А будет я за ружье примуся, то вы уже мертвы, между вами бо и моей шпаги великое есть различие и противность. Аз советую вам, яко друг доброй, и видите, яко беды вашей не желаю». Грубетонские воины свирепели: «Ты, коростолюбивый пес, что много хвалишися? Ты в нашей воле. Отдай ружье свое!»
Особенно решителен был один из солдат. «Заколи его, пса»,– спешил он. Тразо начинал чувствовать, что его дело совсем плохо: «Тихонько, милостивой дьявол! Будет меня заколете, то я вовсе пропал; а будет же конечно смерти мне желаете, то дайте мне пирогами смерть пожрать». «Пожалован будешь сим приговором: прежде у тебя уши и нос отрежем, потом тя повесим. Готовься к смерти», – не желали медлить солдаты. Однако Тразо продолжал торговаться: «Ты, градской зверь, ты чаешь, будто мне всегда есть охота умрети. А будет же инако быти не может, дайте мне сроку к душеньке моей писать». Солдаты соглашались, и Тразо начинал велеречивое шутовское послание: «Мадам, прекраснейшая мадам, изряднейшая сова возлюбленных моих мыслей, кошка морская погибших моих чувств, маетник храбрости моей ...»
Солдаты развесив уши пытались понять смысл этих слов, а Тразо, воспользовавшись их замешательством, «единаго застрелит, второго удавкою поймает», и уже он – в роли победителя: «Виждь ты, выблядок, так с вами поступать надобно, я вас иным нравам научу! Я тебя гораздо кормить стану, ты только говори, каких пищ желаешь: солонину изволишь ли ты с двумя дюжинами оплеух,натыкану, или треску рыбу, на спине приложенну; желаешь ли ты старую бабу под хреном или жидовина под честноком? Тотчас поклонися. Так, хорошо. Однако еще научишься, слева направо, а справа налево поворачивайся. Добро уже будет! Поди за мной!» Выходки Тразо пользовались шумным успехом у зрителей. Его непристойности находили остроумными, площадные остроты – смешными, а намеки – злободневными.
В труппе Кунста роль Тразо, как, впрочем, и все роли «шутовских персон», мастерски исполнял актер Бендлер. Особенно нравились публике эпизоды, в которых выступал лирико-комический дуэт, составленный Бендлером и Анной Кунст. Само появление на сцене женщины-актрисы казалось москвичам даже не смелостью, а просто дерзостью и было как бы символом петровского времени.
Для полного удовольствия присутствующих в спектакле было много музыки. «Яко бо тело без души, тако комедия без музыки состояти не может, – заявлял Кунст в одной из своих «просительных статей» и, обращаясь к Головину, вопрошал: «Где мне музыкантов, трубачей и литаврщиков добыть?» Вопль был услышан, и в представлении участвовал довольно большой оркестр, состоящий из музыкантов, приехавших в Россию как раз в 1702 году: семеро прибыли из Гамбурга (выписанные через посредство банкира, живущего в Москве, Матвея Поппа); шестеро гобоистов – из Берлина (выписанные через русского посла Андрея Петровича Измайлова); четырех музыкантов специально прислал из Польши князь Огинский; «из голландской земли» вступили в русскую службу музыканты Яков Кокю с сыновьями Янусом и Карлом, служивший еще и танцмейстером. Все они были заняты в театре.
Зрители ушли вполне довольные спектаклем, но главное, сам царь «пожаловал русских учеников комедиянтов, Федора Буслаева с товарищи двенадцать человек, велел им дать своего великого государя жалованья для их ученья к прежним ста рублям еще сто рублев». Однако устроитель комедии Кунст остался представлением неудовлетворен: его не устраивало помещение Лефортовой палаты – на ее сцене многое оказывалось невозможным.
Далее ► Триумфальные врата
Главная ► Мода и история театра
