«В этом сезоне имели успех акценты... Другие девицы обвязывали свои кисти
бинтами, с нетерпением ждали расспросов о попытке к самоубийству. Встречались
еще и одетые, как бродяги, в грубые шерстяные чулки. Они говорили, что из любви
к богемной жизни, что ни вечер, живут в другом отеле, что в их громадных
походных сумках, похожих на котомки и висевших на плече, содержалось все их
имущество. Но вот наиболее странные дамы, томные и экстравагантные, вместо колец
носят на пальцах старые резинки. Оказывается, что это знак принадлежности их к
тайному обществу». Извечная тайная жажда необычного теперь не знает границ:
«...две девушки в стиле «Ботичелли», в облегающих черных платьях, нацепили на
себя страшные ожерелья в виде длинной цепочки, на которой вместо брелока был
подвешен висячий замок. Эта штука, свисающая ниже живота, вызывала не меньше
удивления, чем, допустим, пояс целомудрия, надетый на кухонный стол...»
Эдмонд Шарль Ру. «Забыть Палермо».
Мода 1960-1970-х годов
Необычное породило кофты, расписанные вручную фломастером или окрашенные «узлом» в домашнем тазу (вспомните костюмы в фильме «Человек-оркестр»), употребление старых мундиров, полицейских плащей, списанных за давностью... И предпринимателей лихорадит – есть возможность заработать на этом маскараде, коль его так жаждут... «...Мой шоп будет популяризировать модную одежду молодых пижонов всех стран мира. Каждые три месяца смена декораций. Что носят японские мальчики, которые держат «нос по ветру»? Какие сейчас в Токио самые модные шмотки ? Следующие три месяца Италия или там Дания...» – говорит в романе Ж. Л. Куртиса «Молодожены» юный предприниматель. Разболтанность духовная и моральная привела к разболтанности внешней, к потере вещной привязанности и к быстрой безжалостной смене «тряпья». Но это все относится к тем, кто кичится «княжеством в лохмотьях», для кого «шмотки» – единственное средство самоутверждения и бунта против старших. Но ведь есть и другая молодежь, другая точка зрения, другой взгляд, другие ценности, другой мир.
«...Не было у нас на фестивале ни одного сколько-нибудь серьезного разговора, где не возникала бы сама собой, ненастойчиво, но неотвязно, эта извечная тема: ради чего живет человек, неужели только ради комфорта, машин, бытовой техники, очаровательных безумств моды? – пишет корреспондент с X Всемирного фестиваля молодежи в Берлине («Неделя», 6–12 августа 1973 г.). – Два белобрысых датчанина, похожие одновременно на викингов и на русских разночинцев, сосредоточенно ходили по русскому клубу, рассматривая витрины... Они признавались, что хотели бы жить коммуной, отказавшись от тягостной власти вещей, подавив окончательно эгоцентрические уколы самолюбия...
Нам, знакомым с непримиримым утопизмом молодежных коммун первых лет революции не только по серьезным историческим трудам, но и по катаевской пьесе "Квадратура круга", намерения нынешних двадцатилетних датчан могли показаться наивными. Но не казалось простодушным их неприятие раз и навсегда установленных норм буржуазного существования. Не вызывало улыбок их умение обходиться малым, жить ради души, а не ради живота, стремление помочь хоть кому-либо на земле совершенно конкретным делом. Эту свою готовность они доказали простотой одежды – неизбежные джинсы и рубахи, – отказом от карьеры в буржуазном смысле слова».
Мы уже знаем, что мода никогда не была аполитичной – у нее всегда определенные адресаты и точные склонности. «He-мода», употребленная одновременно разными общностями людей, становится идеологической платформой, знаменем, забралом, если угодно, символом и демонстрацией убеждений. Вот почему в любом труде о костюме важно понимание побудительной причины, а следствие становится уже свидетельским показанием и документом истории как сослагательного существа образа.
«...Мировая кинокритика проследила эволюцию женского образа в буржуазном кино. Ее основные вехи отмечены появлением женщины с прошлым, богини любви, женщины-вамп, секс-бомбы, женщины, предназначенной для стриптиза, и, наконец, Брижит Бардо воплотила, как говорят, идеал чистоты, близкий к животному состоянию. Польский кинокритик Теплиц пишет по поводу феномена Брижит Бардо: Сознание такого физического типа, основанного на принципе "чистоты животного", повлекло за собой далеко идущие изменения в области социологии и морали. Ведь если животное, то и свобода рефлексов, свойственная животному: ешь, пей, как придется, делай, что хочешь, одевайся, как вздумается..."».
Мода проникает в разум, душу, становится образцом поведения. Идущие с экрана «образцы» создают эталоны эстетических убеждений целого поколения. Прежде чем стать модой, женственная вульгарность, раскованность движений и длинные волосы были атрибуцией облика актрисы Брижит Бардо. Но все, кому она импонировала и для кого стала идеалом, приобщились к ее внешней оболочке, и она, как четкий символ, огромной тенью осенила облик молодых женщин 50–60-х годов.
У истоков моды всегда лежат конкретные, чаще всего общественные
обстоятельства. Так на фоне «разгневанных молодых людей» 50-х годов, тинэйджеров
– бездумных и одиноких подростков, о которых их кумир Клифф Ричард поет:
...Я брожу один, совсем один, Никому не нужен...
– на фоне длительного,
двадцатилетнего мифа Брижит Бардо, возникшего в последующий период материального
улучшения и морального опустошения, родился «новый феномен "хиппи" с его
экстатическим джазом, узаконенными наркотиками, браком втроем, с его
разболтанной походкой, которая по созвучию со словом hip (бедро) и дала ему
название, с его модой одеваться назло всеобщей моде и невнятным языком
ассоциаций и намеков, составленных из немногих общепонятных слов, с его
антиморалью, выведенной как антитеза из всего, что исповедует «скуер» –
благонамеренные люди, мещане, обыватели, это законопослушное общество и общество
лицемерия, эти посредственности и конформисты».
Хиппи, будучи братьями по внешности, со временем резко разделились по своей идеологической платформе, в некоторых случаях став антиподами социальными – одни, отказавшись от материальных благ, пошли по пути непротивления, в конце концов окончившегося агрессией; другие те же мотивы облекли в прогрессивное начало: уходили из респектабельных домов, как юноша, о котором в своем очерке писал журналист Овчинников и который «уехал в сельскую глушь, работав простым ковбоем, утверждая, что ему ничего не нужно, что ему легче дышится в степи».
В этом случае движение хиппи привело к положительному явлению: сняло маскарадный налет и с рациональной убедительностью выступило «против чрезмерной практичности, расчетливости, против слепого стяжательства». Другие «непротивленцы» породили целый ряд «сект», в конце концов пришли на путь «тотальной вседозволенности», который в ряде случаев привел к жестокости и преступлению.
Мода 60-70-х годов 20 века
Для тех и для других внешний вид имеет значение символа отрицания мещанства, обывательщины, но разные цели скрывает и преследует этот эпатаж. Страшно начинается фильм «Подонки» (США). Группа молодых мотоциклистов в куртках с эмблемой своего братства на спинах останавливает уличное движение маленького провинциального американского городка. Улица заполнена машинами, за стеклами которых, как в клетках, сидят притихшие люди. Страх звенит тишиной. И узаконенная вседозволенность и усвоенная безнаказанность, покоящиеся на трусости обывателя, толкают это механизированное быдло на «развлечение». Мотоциклисты разбивают стекло одной из машин, вытаскивают хозяина на мостовую и начинают его методически избивать. Ни одно ветровое стекло не опускается. Напрасно окровавленный человек бросается за помощью от машины к машине. Обыватель не хочет видеть, ему все равно, а молодчики – трусы и храбрецы «братства» безнаказанности – как бы нехотя и лениво бьют окровавленное лицо о стекла безмолвных автомобилей.
Эта тотальная вседозволенность вызвала в 1960–1970 годы моду на «поп-одежду», украшенную
порнографическими изображениями, абсурдными рекламными рисунками и
отталкивающими натуралистическими символами, явно предназначенными для
зрительного и морального шока окружающих; эта одежда выглядит как «рыцарский
щит» порнографических крестоносцев и забрало обездоленного поколения преступников.
Бесконечный массовый стандарт производства, его масштабность, подавляющая
рекламность и всепоглощающая навязчивость вызвали в Америке, да и во всем
западном мире, реакцию, в практической и теоретической основе которой,
несомненно, не обошлось и без участия хиппи.
«...Страна, которая положила начало массовому конвейерному выпуску предметов потребления, с тоской оглядывается на ремесленника, на кустаря -одиночку. Самая высокая аттестация товара – сказать, что это ручная работа». И вот мода выбрасывает на рынок кофты и платья из старых, ручной вязки скатертей, тулупы, расшитые шелком, и национальную одежду, отмеченную печатью ремесла.
В августе 1973 года на стадионе в Лужниках на мировой спортивной Универсиаде можно было одновременно наблюдать все многообразие отношения к одежде: восхищение ею, дань ультрамоде и полное к ней презрение... Здесь были широченные женские и мужские штаны по моде китч, рубашки, расшитые национальной орнаментикой, длинные волосы у мужчин и бритые головы у девушек, заношенные джинсы, «прилипшие к бедрам», и обыкновенные майки без рукавов – общая одежда обоих полов, платья «макси», «мини», шорты – весь этот маскарад был на редкость современен и, наверное, летом 1974 года выглядел бы устаревшим. Не столько стареют «тряпки», сколько меняются наши взгляды. «...У каждого человека под влиянием общества, членом которого он является, формируются единые нравственные, этические требования к другим людям, образуются представления – образцы, эталоны».
Итак, обещав во введении не забывать об одежде как о символе, мы этим и заканчиваем. Не понимая истинного значения своей одежды (это доступно только профессионалам), мы бессознательно переносим на себя символическое значение костюма, хотим этого или нет: само наше сознание, наша психика срабатывают в этом направлении. Научное исследование космоса и проблемы, с ним возникающие, оказали влияние на экран, театральные подмостки и, конечно, на искусство костюма. Так, идея изображения космического скафандра в искусстве приобрела значение символа, которым не пренебрегла мода. Приглядевшись к техническим достижениям в этой области, например к шнурованным костюмам летчиков, купирующим перегрузки, примирившись с упадком престижа респектабельности, она сначала одела всех в водолазки. Последние засверкали отблеском космической эпопеи и технической простоты, и вот Софи Лорен, Джеральдина Чаплин, Катрин Денёв, Марчелло Мастрояни в рекламных снимках стали демонстрировать свою солидарность с «простотой» на мировой арене рынка новизны, а затем и весь мир оделся в эту обыкновенную, когда-то называвшуюся свитером вязаную кофту. Она модернизировалась, приобрела эластичность, фактурность и сегодня на нашем рынке именуется «лапшой» и очень симпатично обтягивает любой стан, пожелавший быть обтянутым. Но такой же «лапшой» (трикотаж, вязанный резинкой) стали украшать шерстяные колготы или рейтузы, и теперь обтянутые, как в космические скафандры, с головы до ног женщины выглядят истинно «фосфорическими», о которых Маяковский и не мог мечтать.
Мода в 1960-1970 годы
Высокие сапоги, обтянувшие ногу, яркая блестящая нейлоновая отстроченная куртка – и далекий символ «машины времени» превращен в обыденную реальность, может быть, и дорогостоящую, но вполне земную. Итак, сложность времени, породившая новые законы внешнего бытия, свободу и непринужденность формы, свободу выбора и вкуса (не будем уж очень обманывать себя насчет последнего), потеснив моду-диктат, разрубила гордиев узел единомодной одежды. Мода в 1960–1970 годы превратилась в тонкий инструмент исполнения желаний, в то же время приобрела терпимость к стремлению как к индивидуальности, так и к униформенности. «Джинсы нравятся миллионам...» – пишет корреспондент «Недели».
«...Первоначально джинсы предназначались для шахтеров, позже они стали частью ковбойского костюма... а ныне они прочно вошли в моду и пользуются одинаковым успехом как у мужчин, так и у женщин... Привычный синий цвет джинсов стал анахронизмом – они могут быть лиловыми, голубыми или желтыми в полоску. В джинсах отражается тяга к независимости... Для молодежи они – символ их вольной жизни... Они беззаветно преданы его обладателю и следуют каждому его движению, приветствуя любую грубость по отношению к себе, в конце концов, хорошо послужив нам, переходят к нашим отпрыскам...» Так пишут американцы, но таким стало и международное мнение.
Можно одеваться без дендизма, без снобизма, с удобством, с достоинством и без особых затрат и мук «дипломатического протокола» высокой моды. Мода прошла еще один этап, где в одной шеренге выстроились независимые «мини», потерпевшие поражение «пришельцы» – «макси», сблизились мужской и женский наряды. Взаимоотношения мужчин и женщин в своей многообразной истории сопровождались упорным соперничеством по части внешности. Не найдя до сих пор идеального решения, обе половины человечества порой обмениваются деталями костюма, мечтая с помощью призрачного маскарада восстановить искомое равновесие. И что же? Мужчины начали с меховых манто (пусть их так же мало, как обладателей горностаевых мантий), прошли этап рюшек и бантиков и вышли на прямую в блузках с цветочками и кружевных косоворотках. Пусть тешатся. Ведь они не знают, что их прапрадедушки носили штанишки в розовую гвоздичку, парички с буклями и косичками, а на рубашечных тканях еще сто лет назад печатались изображения породистых собак, зонтиков, дам и многого другого, что видел глаз художника. А между тем брюки у женщин стали уже не модой, а обязательной частью их одежды, и они могут носить их тогда, когда это им надо, вне зависимости от пресловутого каприза моды. Очевидно, это закономерно, как и вся история костюма, которую мы по невежеству зовем капризом. Будут женские брюки клеш или дудочкой – это уже дело вкуса. А их существование стало непререкаемым фактом, таким же, как спутники телевидения и космическая станция.
Уходит старое, его замещает новое. Непрерывен процесс ухода и возрождения. И сложен вопрос протяженности человеческой жизни и ее соприкосновения с окружающим миром. Поэтому о десяти годах жизни можно написать целый том истории костюма, что мне очень хотелось бы сделать, и можно сказать все на нескольких страницах. Несомненно, пройдет время, появится новая одежда мира и новые одеяния городов, одеяния пригородов и долин, и, может быть, новые средства транспорта, и, во всяком случае, новые скорости, и полет в космос станет рядовым подвигом обыденности, и все же человеческое останется, профессиональный взгляд художника не изменится, просто он приобретет коэффициент нужной поправки на время.
Далее ► Одеяния Эллады и Рима VII век до нашей эры – IV век нашей эры
Главная ► Мода и история театра
